Анна Лисичкина (Воробьева)

БЛИЗОСТЬ В ЭПОХУ ПОСТМОДЕРНА

Лекция на конференции ВШГТ 10 апреля 2021 года

Лекцию я задумала достаточно давно, анализируя особенности своей супервизорской практики, а также наблюдая за динамикой собственной работы с долгосрочными клиентами. Я заметила, что мы часто не сходимся с терапевтами и клиентами в вопросах распознавания близости. Зачастую там, где происходит первичное слияние, или где терапевту открываются чувства клиента, проживаемые «здесь-и-теперь», или где терапевт осознает свои истинные чувства к клиенту, оба участника терапевтического процесса склонны называть это близостью. Эта повторяющаяся неточность удивила меня и заставила обратить внимание на поле современного общества, в котором эта неточность складывается и кажется участникам отношений логичной.

Начнем с терминологии. Близость в психологии - это уровень отношений, на котором оба партнера могут открыто выражать все свои эмоции, чувства и желания. При этом каждый из партнеров уверен в том, что его услышат и правильно поймут, а то, что он скажет, не будет использовано против него и не попадет в чужие руки.


Компоненты эмоциональной близости:

• интерес и симпатия;
• желание, готовность и способность понять, принять другого человека;
• взаимопонимание;
• эмпатия и умение посмотреть на ситуацию глазами другого человека;
• способность сопереживать;
• желание и способность помогать;
• взаимоуважение;
• желание и способность доверять, быть честным;
• желание и стремление открыться;
• принятие и уважение относительно самого себя.

Стать близкими – это значит ментально раздеться друг перед другом, снять все маски, преодолеть барьеры и запреты, перестать обороняться и защищаться, быть такими, какие мы есть. То есть, позволить себе уязвимость, уметь не слишком остро переживать стыд, вину и страх (так как слишком глубокое погружение в свои чувства выключает нас из эмпатии), доверять друг другу настолько, чтобы хотеть увидеть друг друга настоящих.
Исходя из этого, мы понимаем, что близость – не что-то мимолетное, а форма отношений, в которой есть длинник, которая не прерывается, в которой создано пространство для встречи друг с другом, и эти встречи происходят, наполняя отношения смыслом и углубляя близость. Возникает эта форма отношений между двумя людьми, готовыми к близости, то есть, переживавшими ее ранее в социуме (например, в родительской семье, с друзьями) – базой для создания близких отношений является присутствие такой возможности в поле жизни человека, а поле в свою очередь определяется социальным контекстом.

В целом, текущий социальный контекст прекрасно осветил Салония в своей работе. Согласно ему, психические расстройства возникают в отношениях и проявляют себя в повторяющейся неспособности иметь эффективные отношения «здесь-и-теперь». Поэтому их лечение происходит посредством и при помощи «восстанавливающих» отношений.
В свою очередь, отношенческая компетентность требует способности к здоровой и творческой интеграции двух элементарных базовых потребностей – потребности в самореализации (быть самим собой) и потребности в принадлежности (быть с). Расстройство – крах попытки совмещения этих двух стремлений, при котором аннулируется либо самоутверждение, либо принадлежность. Персональный стиль отношений – это личный способ совмещения этих двух потребностей. То, как принято совмещать обе потребности в данной группе – базовая модель отношений, она определяется потребностью выживания группы.


Когда общество воспринимает какую-то опасность (например, война, голод), оно стремится к отношениям, где отдается предпочтение принадлежности к группе. Потребность в чувстве защищенности стимулирует к принесению в жертву, подавлению личной свободы и субъективности выражения каждого отдельного человека. Более того, индивид начинает испытывать чувство вины при каждой попытке дифференциации и самоотделения. Возникает также потребность повиноваться главному, который лучше знает, как группе выжить. Способами самовыражения становятся героизм и трусость.

Путь роста для тех, кто был социализирован подобным образом, заключается в возвращении доверия себе, смелости оставить защищающую безопасность общества и встретиться со страхом и виной, возникающими при самоопределении. Этим и занималась психотерапия на заре своего становления, и сейчас в нашей стране достаточно много людей из поколения, имеющего зависимые тенденции и ценности – это наши пра- и бабушки с дедушками. Они боятся, когда узнают, что близкие выбрали бизнес, а не принадлежность организации, тревожатся, когда в определенном возрасте дети не создают собственную семью, переживают, если они выбирают слишком яркие увлечения.

При отсутствии необходимости выживания, в группе быстро нарастают противоположные тенденции, индивид со злостью и эйфорией восстанавливает свободу, которую должен был приносить в жертву безопасности. Недостаточное стремление к объединению для борьбы с внешними врагами быстро фрагментирует общество, теряются связи, никто не может отстаивать силу правды перед другим, единственная логика – нарциссическая логика самодостаточности. Потребность в самореализации становится приоритетной. Возникает нарциссическое общество, где наблюдаются патологии нарциссизма (субъективность, которая не может довериться отличному от себя) и утраты идентичности (субъективность, которая не может найти саму себя внутри множественности и своевременности). Таким образом социализированы в нашей стране рожденные 60х по 90е годы.

В дальнейшем, в пост-нарциссическом мире, возникает трудность в создании идентичности, так как нелегко распознать себя среди изолированных нарциссизмом личностей, а также в реализации себя перед бесконечным количеством возможностей, конкретных путей и инструментов. Смысл существования становится неясным и трудноопределимым. Патологическая модальность пограничного расстройства находит для себя почву в этом фрагментированном социальном контексте, где все перемешано, пребывает в путанице и беспорядке без линий демаркации. Социализация в среде, посылающей противоречивые сообщения, порождает уязвимый и доступный для потери идентичности фон. Быть зрелым в этом периоде значит быть способным выражать себя, находясь внутри отношений. В этом периоде мы находимся с начала 2000х годов.

Таким образом, то, от чего страдают наши клиенты сегодня – это трагическая неспособность к идентичности в отношениях: быть частью общества становится необходимым и невозможным (Эспозито).


В эпоху постмодерна, в обществе с пограничными и социопатичными характеристиками, задача терапии состоит в восстановлении сети связей и принадлежностей, так как только из принадлежности возможно появление идентичности. То есть, не «кто я?», а «кто я для тебя»?
В современном контексте для терапевтов становится все более важным чувствовать свое право на создание принадлежности в пространстве терапевтического контакта, глубже ощущать недостаток принадлежностей в фоне пациента, видеть разрушения этого фона, обладать компетентностью в вопросе поддержки личности с ее собственной способностью и умением создавать чувство принадлежности. Это увеличивает потенциал отношений, позволяя встретиться с неизбежными в жизни переживаниями одиночества и фрагментации.

А теперь давайте поразмышляем о том, кто такие сейчас терапевты? Кто приходит в нашу профессию? Еще 20 лет назад Алис Миллер сформулировала портрет психотерапевта как человека, стремящегося постичь душу другого, не устающего в этом и способного чувствовать эмоции другого человека, не смешивая их со своими. Она считает, что подобными качествами может обладать только тот, кто с детства привык приспосабливаться к другим людям, видеть их боль и стремиться исцелить ее. Это ребенок нарциссической личности (имеющий пограничную организацию) или собственно нарцисс.


Осознавая это, нам стоит обратить внимание на достаточно сильную изолированность нарциссических личностей, их трудности с настоящей эмпатией и установлением не поверхностных, а глубоких близких отношений. Конечно, в ходе обучения начинающие терапевты учатся распознавать свои неосознанные тенденции, этому способствует сама форма обучения. Но часто система подготовки терапевтов случается не идеальной, и в терапию приходят специалисты, путающие близость с эмпатией, со способностью отреагировать на чувства или ситуацию клиента, путающие близость и одновременное переживание напряжения контакта или напряжения переживания какого-либо чувства. Это происходит не по злому умыслу, а потому, например, что в истории терапевта переживания близости могло не быть, и в обучении не случилось. Так бывает.

Задумаемся о том, как это может влиять на терапию? Мы можем начать неосознанно манипулировать клиентом, делая его как бы нашим нарциссическим расширением, постепенно превращая его в того, кого хотим видеть, передавая свои собственные ценности, а не исследуя и не формируя индивидуальные.

Так же, мы можем начать поощрять самостоятельность клиента, не исследовав и не создав перед этим достаточный фон из принадлежностей, и заставляя клиента просто более изощренно адаптироваться в условиях терапии (а он хорошо умеет адаптироваться) и создавать еще одну псевдоличность, вместо узнавания и выращивания собственного Я.

И, если мы принимаем во внимание важную обучающую социальную функцию психотерапии, то можем увидеть, что в ходе терапии множество клиентов учатся так называемым суррогатам близости, организовывают их в своих семьях, учат своих детей, день за днем продолжая избегать полноты контакта с миром, с людьми, невольно поддерживая постмодернисткие тенденции утраты смысла в глубине контакта.

Мне бы хотелось, чтобы мы понимали свою ответственность за вносимый нами вклад в формирование современного общества, чтобы мы не забывали о необходимости создания и поддержки принадлежностей, без которых невозможно переживание истинной близости во всей ее полноте и красоте.

Хотелось бы помнить, что близость вырастает из достаточно длительных отношений, которые прошли несколько ключевых моментов – например, они прошли стадию ролей и проекций, случилось разочарование и преодоление идеализации терапевта, случилась возможность говорить о том, что не нравится и о том, что стыдно, есть чувство принадлежности, общности в терапевтическом процессе, движения в общем направлении (например, роста клиента, узнавания его), есть чувство собственного места и важности каждого из участников психотерапевтического процесса, и есть готовность к тому, чтобы встретиться друг с другом, увидеть друг друга «здесь-и-теперь» в этом теле, в этой ситуации, и принять все свои чувства, возникающие при этом.